Все было до меня: десятилетья того, что счастьем называем мы. Цвели деревья, вырастали дети, чередовались степи и холмы, за ветровым стеклом рождались зори очередного праздничного дня,— был ветер, берег, дуб у лукоморья, пир у друзей,— все это без меня. Моря и реки шли тебе навстречу, ручной жар-птицей в руки жизнь плыла... А я плутала далеко-далече, а я тогда и ни к чему была. Ты без меня сквозь годы пробивался, запутывался и сплеча рубил, старался, добивался, любовался, отпировал, отплакал, отлюбил... Ты отдал все, что мог, любимой ради, а я?— всего глоток воды на дне, сто скудных грамм в блокадном Ленинграде. Завидуйте, все любящие, мне!
Года прошли, а помню, как теперь, фанерой заколоченную дверь, написанную мелом цифру "шесть", светильника замасленную жесть, колышет пламя снежная струя, солдат в бреду... И возле койки - я. И рядом смерть. Мне трудно вспоминать, но не могу не вспоминать о нем... В Москве, на Бронной, у солдата - мать. Я знаю их шестиэтажный дом, московский дом... На кухне примуса, похожий на ущелье коридор, горластый репродуктор, вечный спор на лестнице... ребячьи голоса... Вбегал он, раскрасневшийся, в снегу, пальто расстегивая на бегу, бросал на стол с размаху связку книг - вернувшийся из школы ученик. Вот он лежит: не мальчик, а солдат, какие тени темные у скул, как будто умер он, а не уснул, московский школьник... раненый солдат. Он жить не будет. Так сказал хирург. Но нам нельзя не верить в чудеса, и я отогреваю пальцы рук... Минута... десять... двадцать... полчаса... Снимаю одеяло, - как легка исколотая шприцами рука. За эту ночь уже который раз я жизнь держу на острие иглы. Колючий иней выбелил углы, часы внизу отбили пятый час... О как мне ненавистен с той поры холодноватый запах камфары! Со впалых щек сбегает синева, он говорит невнятные слова, срывает марлю в спекшейся крови... Вот так. Еще. Не уступай! Живи! ...Он умер к утру, твой хороший сын, твоя надежда и твоя любовь... Зазолотилась под лучом косым суровая мальчишеская бровь, и я таким увидела его, каким он был на Киевском, когда в последний раз, печальна и горда, ты обняла ребенка своего.
